из фив фольклор

"ЕГИПЕТСКИЙ ТЕКСТ" ПЕТЕРБУРГА

Сфинксы из Фив

на Университетской набережной:

городской фольклор

Эти сфинксы самые известные памятники не только среди всего пласта египетского стиля в архитектуре Петербурга, но и среди других сфинксов. Недаром именно с ними связано большое количество городских мифов и легенд.

По одной из легенд, привезенные из фараоновской гробницы сфинксы меняют выражение лица в течение дня. До полудня они спокойны и умиротворены. Но с наступлением темноты портретные копии фараона становятся зловещими, на лицах сфинксов появляется угрожающая ухмылка. Говорят, если увидеть, как лицо сфинкса меняет свое выражение, можно сойти с ума.

Еще одна легенда рассказывает о египтянине, который обнаружил у себя на родине древний папирус. В нем сообщалось о кладе, спрятанном в Северной столице. Точное местонахождение клада могут указать только сфинксы, перебравшиеся туда из Египта. Надо было в определенное время встать между ними и слушаться их указаний. Египтянин приехал в Петербург и сделал все, как было указано на папирусе. Вскоре он услышал внутренний голос, повелевающий двинуться в сторону Невы. Египтянин дошел до лестничного спуска, украшенного по обеим сторонам бронзовыми Грифонами, сошел по ступеням к воде, вошел в Неву, медленно опустился под воду. И уже никогда не вернулся оттуда.

Вообще сфинксы Петербурга окружены слоем мистификации. Ведь сфинксы, каменные молчаливые изваяния с холодным отчужденным взглядом, по древним преданиям охраняют входы в гробницы и храмы от темных сил и всевозможной нечисти. Петербуржцы окружили этих чудовищ легендами: говорят, что сфинксы охраняют Петербург от наводнений. И что сфинксы живые, что они просто спят. Наводнение – это один из значимых символов эсхатологических и апокалипсических мифов. Говорят, что в Петербурге есть и «точный показатель той глубины, на которую опустится столица». Это Адмиралтейская игла, ее кораблик, который наконец-то сможет коснуться балтийских волн. А пока он едва держится в воздухе на острие шпица, одни только сфинксы во время наводнений «оставляют свои пьедесталы и плавают по Неве, причиняя немалые беды судам».

До сих пор древние Сфинксы окружены некой мистической тайной. Говорят о проклятии Сфинксов, покой которых опасно тревожить – если смертный человек потревожит чудовище, ему грозит неминуемая гибель.

Некоторые жители города специально ходят к сфинксам перед заходом солнца, чтобы уловить момент, в который лицо истукана начинает меняться. Есть поверье, что в такой момент сфинксы могут поведать человеку важную тайну о сокровищах фараонов. Также считается, что они умеют подчинять своей воле приходящих на набережную людей. Особой опасности подвергаются творческие люди: ученые, художники, писатели. Говорят, что жертвы сфинксов сначала чувствуют непреодолимое желание прогуляться вдоль Невы, а в районе Академии художеств это желание многократно усиливается. Человека буквально тянет на пристань, и, в конечном счете, он оказывается лицом к лицу с одним из сфинксов да так и замирает, не в силах отвести взгляд. Лицо сфинкса начинает неуловимо меняться, превращаясь то в морду льва, то в лицо женщины, а человека охватывает чувство смущения и тревоги. Потом он может уйти и даже не вспомнить, что был на набережной, но приказ, заложенный в его сознание сфинксом останется. Говорят, что больше всего сфинксы любят заставлять людей эпатировать публику. Говорят, делают они это от скуки, а ещё от тоски по родной земле, откуда были безжалостно увезены. Степень влияния сфинкса на человека зависит от погоды. Когда тепло и солнечно, вообще может ничего не случиться. Сфинксы просто греются на камнях, похожие на больших ленивых кошек. Однако осенью и зимой влияние сфинксов на человека намного сильнее и может продержаться несколько дней, вызывая чувство тревоги и странные сны. Но хуже всего, если оказываешься на пристани в дождь. Говорят, что при таком раскладе, сфинксы могут подчинить себе человека на всю жизнь, и что, якобы, это проклятие сфинксов, наложенное на город за то, что в свое время были потревожены древние Египетские стражи.

Впрочем, это только одна сторона легенды. Есть ещё и другая. В прежние времена сфинксы Академии художеств охраняли столицу Древнего Египта, но город сгинул в веках, и мистические кошки остались без работы. Поэтому когда часть археологических находок и сами сфинксы были перевезены в Петербург, они наоборот возрадовались, что вновь могут выполнять свою миссию, и взяли над нашим городом шефство.

Также чудотворные свойства легенды приписывают сфинксам и грифонам на Университетской набережной. Например, если жених и невеста в день свадьбы напишут желание на бумажке и закупорят ее в выпитую здесь же бутылку шампанского (в воду ее бросать не обязательно), сфинксы исполнят просьбу молодоженов. Также, по легендам, счастье ждет того, кто спустится к воде и, глядя в глаза ближайшему сфинксу, погладит по голове грифона, держа при этом его за правый зуб (по другой версии – за крылья)

Сфинксы из Фив

на Университетской набережной:

художественная литература

Сфинксы из Фив

на Университетской набережной:

художественная литература

Было странно тихо, плыла Нева, а по небу неслись, как именно в сером Петербурге бывает, цветные, острые облака. Неслось ― над, неслось ― под, а я замер между сфинксами в безветрии и тишине ― какое-то прощальное чувство… как в детстве, когда не знаешь, какой из поездов тронулся, твой или напротив. Или, может, Васильевский остров оторвался и уплыл?.. Раз уж сфинксы в Петербурге, чему удивляться? Им это было одинаково все равно: тем же взглядом смотрят они ― как в пустыню… И впрямь: не росли ли до них в пустыне леса, не было ли под Петербургом болота?.. Странный Петербург ― как сон…

Андрей Битов. Дежа вю (2002) // «Звезда», 2003

Хорошо? ― Хорошо! ― ответил Ланэ. ― Так спокойной ночи! ― кивнул головой Гарднер и раскрыл какую-то папку. Снова коридор, запах масляной краски, неоновые лампочки, первая лестница, вторая лестница, фивейские сфинксы ― один с отколотым носом, ― обезглавленный Рамзес, поражающий врагов, паук с человеческим лицом, последняя дверь ― и вот она, улица! ― Уф! ― вздохнул с наслаждением Ланэ и потёр переносицу. "Жив! Слава Богу, жив!

Ю. О. Домбровский. Обезьяна приходит за своим черепом, часть 2 (1943-1958)

Дина медленно шла по Университетской набережной по направлению к Съездовской линии и, не прислушиваясь, слышала обрывки разговоров проходящих мимо людей. И все, как один, говорили по-русски… На ходу она вела рукой по нагретому солнцем гранитному парапету, а внизу, негромко всплескивая, как ни в чем не бывало текла Нева… И сфинксы стояли там же, на том же месте, а на ступенях у воды сидела девочка, подложив под себя ранец с книгами, и на отполированные каменные ступени у ее ног почти бесшумно набегала мелкая волна. Все было как всегда, как будто ничего не случилось, как будто Дина не прожила за океаном все эти долгие десять лет… Соловьевский сад был закрыт на просушку и почему-то оказался гораздоменьше, чем помнился ей. Стоя у железной решетки, она поискала глазами скамейку, на которой Антон впервые признался ей в любви, и по внезапному легкому спазму в области желудкапоняла, что скамейка именно та же, что и тогда, двадцать лет назад.

Ирина Безладнова. Дина // «Звезда», 2003

Если уж не первое, то самое большое. Да что говорить! напротив моего отчего дома росла, по нашим сведениям, самая большая в Европе пальма (из растущих в оранжереях), в нее, как и в единственного слона (наверно, тоже самого большого, по крайней мере из живущих на шестидесятой параллели), угодила во время блокады бомба… Пальма и слон погибли на периферии детского сознания, а Петербург опять уцелел ― и Петропавловская крепость, и Зимний дворец, и Медный всадник, и Ростральные колонны, и Сфинксы (хотя и древнеегипетские, но уж безусловно самые северные)… ― в общем, ПЕТЕРБУРГ, в котором, «может быть, родился и я», в котором жил и Пушкин, который основополагал и Петр, Петербург, в котором классицизми барокко будут как бы чуть поточнее, чуть более классичны и чуть менее барочны, в котором стремление догнать означало подавленное «превзойти». И есть такое ощущение, что этот придуманный и навязанный России город ― вечен, что с ним уже не вяжется его юный возраст (каких-нибудь двести ― триста лет). (Кстати, из черного архитектурного юмора: «Что останется, если на Ленинград сбросить Н-бомбу?»

Андрей Битов. Пальма первенства (1978)

― А на мостах вымпела в праздники, помнишь? Красные вымпела на ветру… ― А сфинксы на Неве? Это настоящие сфинксы, не поддельные. Их привезли из Африки. ― Да-да-да. Им тысячи лет.

В. Ф. Панова. Володя (1959)

В прекрасном пиджаке с покатыми плечами и разрезом сзади, в узких, почти обтягивающих икры брюках, в ослепительной рубашке с твердым холодным воротничком, с туго, узко затянутым галстуком, он медленно пошел по улице, отвернув полу пиджака, сунув левую руку в карман брюк, и на него тотчас стали оглядываться, так он был свеж, так молод, такая решительная влюбленность читалась на его загорелом побледневшем лице. Странен, таинственен становится в конце мая Ленинград! Медленно заходит солнце, долго сияют, вспыхивают окна домов, стекла автомашин, шпили и купола соборов, синеет, густеет Нева, настораживаются сфинксы, ― все глохнет, затаивается. Настает ночь, погружаются в тень каналы, смутны тогда силуэты зданий, пронзительны прямые линии проспектов… И только ползают, шипят по площадям тупые поливные машины, прыскают мертвой водой, и засыпает город очарованным сном. Все изменяется!

Юрий Казаков. Пропасть (1957)

Петина часть стояла на Университетской набережной. Сразу же после отъезда детей он записался в народное ополчение. В свободное время я забегала к нему; мы сидели на бревнах, сваленных у парапета, или прохаживались от Филологического института до Сфинксов. Другие памятники были уже сняты или завалены мешками с песком, а Сфинксы почему-то еще лежали, как прежде, в далекие мирные времена, до 22 июня 1941 года. Бесстрастно уставясь на всю эту скучную человеческую возню, лежали они на берегу Невы, и у них были широко открытые глаза и высокомерные лапы. У Пети становилось доброе, хитрое лицо, когда он смотрел на Сфинксов. ― Сделать такую лапу ― и умереть, ― как-то сказал он мне и стал длинно, интересно рассказывать, почему это гениальная лапа.

Вениамин Каверин. Два капитана (1938-1944)

Они освящены давностью, морской зеленью неба и Невой. Их бы можно отметить на плане города крестиками посреди тяжелорунных садов и картонажных улиц. Может быть, они именяются на протяжении истории, но перед концом, когда температура эпохи вскочила на тридцать семь и три и жизнь пронеслась по обманному вызову, как грохочущий ночью пожарный обоз по белому Невскому, они были наперечет: Во-первых, ампирный павильон в Инженерном саду, куда даже совестно было заглянуть постороннему человеку, чтобы не влипнуть в чужие дела и не быть вынужденным пропеть ни с того ни с сего итальянскую арию; во-вторых, фиванские сфинксы напротив здания Университета; в-третьих ― невзрачная арка в устье Галерной улицы, даже не способная дать приют от дождя; в-четвертых ― одна боковая дорожка в Летнем саду, положение которой я запамятовал,но которую без труда укажет всякий знающий человек. Вот и все. Только сумасшедшие набивались на рандеву у Медного всадника или у Александровской колонны. Жил в Петербурге человечек в лакированных туфлях, презираемый швейцарами и женщинами.

О. Э. Мандельштам. Египетская марка (1927)

Глядя ему вслед, я, помню, подивился его нестариковской походке; он ступал легко и точно, не сгибая прямой спины, как будто не было на нем тяжкого груза лет. Было поздно. Все та же огромная луна висела уже не в темном, а в сумеречном небе, и свод небесный над далеким Исаакием казался безвоздушным. Сфинксы, как утомленные тигрицы, смотрели друг в друга, и в бесчисленный раз прочел я под ними: «Сфинкс из древних Фив в Египте перевезен в град святого Петра в 1832-году». Запомнилась мне эта минута. Перед глазами за гранитом стены, тяжкая, ртутью свинцово катилась Нева. Чернели баржи.

О. Д. Форш. Одеты камнем (1924-1925)

Обидно Василию. Идет по Невскому вечером с митинга, а кругом разодетые, в шляпках и котелках, а из-под котелков в три складки жирно свисают затылки. Дать бы по затылку, чтоб голова на живот завернулась. Плюнет с горя Гулявин и идет через мост к академии, где в ледяную черную невскую воду смотрят древние сфинксы истомой длинно прорезанных глаз, навеки напоенных африканским томительным зноем. Сядет на ступеньку. Под ногами мерно шуршит вода, и свивается в космы над рекою легкий туман. Смотрит Гулявин, и вот уплывают в облака шпицы, дома, мосты, барки на реке, и нет уже города.

Б. А. Лавренев. Ветер (1924)

Узнал я и Исаакиевский собор и Николаевский мост. Но вот наконец и Васильевский остров… Ох, господи, да ведь направо с моста это и есть Академия художеств! Разумеется, вот исфинксы перед нею… У меня сердце забилось… Неужели я не во сне?.. ― Ну, теперь куда? [И. Е. Репин. Далекое близкое (1912-1917)]

Вспомним некрасовское: - Как не понять! С медведями Немало их шатается Прохвостов и теперь. Те древние египетские сфинксы, что стоят над Невой в Ленинграде перед Академией художеств, именовались в просторечии сфинками (то есть попросту свинками), что отмечено в одном из ранних стихотворений Некрасова: Я мимо сфинок шел*.

*Н.А.Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. I, М. 1948.

К. И. Чуковский. От двух до пяти (1933-1965)

Город на Неве Преклонённые ангелы со светильниками окружают византийский купол Исаакия. Три золотых гранёных шпиля перекликаются через Неву и Мойку. Львы, грифоны и сфинксы там и здесь ― оберегают сокровища или дремлют. Скачет шестёрка Победы над лукавою аркою Росси. Сотни портиков, тысячи колонн, вздыбленные лошади, упирающиеся быки… Какое счастье, что здесь ничего уже нельзя построить!

А. И. Солженицын. Крохотки 1958-1960 (1958-1960)